Я написал этот рассказик уже очень давно. Не судите строго, я привык писать доклады, рефераты и в последнее время научные статьи. В художественной прозе пробую себя крайне редко, рассказ хоть и не готический наверное, но как сказал один мой друг "вполне себе питерский по духу".

ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ.

     После гибели любимой у Александра вошло в привычку весь день напролёт, с позднего осеннего рассвета и до неуютной, освещенной бледно-фосфорными – болотными – огнями полуночи, бродить по Петербургу. Такие экскурсии представлялись ему жизненно необходимыми, потому что находиться дома мешали сочувственные взгляды родных.
     Александр купался в тленных сквозняках подворотен, в суетливой неприкаянности мокрых зонтов, потёртых на суставах спиц, и в меланхолии осенней прели. Он чувствовал акварельную палитру окружающих пейзажей в её утончённости. Неуверенно, почти пересиливая себя, ступал по неровным от времени, перекошенным гранитным плитам набережных, ибо в какой-то момент, впав от неспешной, размеренной ходьбы в подобие транса, почувствовал вдруг, что ступает по тесно уложенным надгробиям необъятного кладбища с его чёрными гнутыми оградками и редкой, чахлой однолетней рассадой. Бархатцы да какие-то изрезанные плотные листики, не зелёные – тускло-серебряные и плотные, сухие, не увядающие по осени и не умирающие, потому что и не живые, словно погребальный коленкор официозных венков.
     В Александре проснулась страсть к натурализму, к изучению обитателей города, но не тех, что способны пользоваться разными эгоистическими приспособлениями, какими являются, к примеру, зонт, или сумка-тележка, или чемоданчик «дипломат» – вещи плохо сочетающиеся с городской толчеёй. Он наблюдал городскую фауну, недавно открытую им, которой ранее не замечал или не принимал всерьёз. Он уделял пристальное внимание маленьким обитателям города, составлял примитивный мысленный каталог тварей, населяющих чердаки, подвалы и помойки, вьющих гнёзда под крышам и на деревьях, ползающих, плавающих, семенящих, жужжащих, порхающих… Это не означало, что он проникся к ним какой-то особой любовью и сочувствием, нет. Он лишь отметил для себя, что все уличные собаки и кошки, крысы, вороны, воробьи и голуби, утки и чайки, дождевые черви, муравьи, жуки, бабочки, комары и осы, обитатели рек, каналов и прудов имели полное право зваться горожанами, ибо рождались, обучались, развивая инстинкты, спаривались, обустраивали жильё, дрались, играли, охотились и умирали в городе.
     Жемчужиной бестиария Александра стала летучая мышь, которую он нашёл на газоне у пруда в Михайловском саду. В ясный день, редкий питерской осенью, он наблюдал, как весьма юные городские обитатели с аварийного, полузатопленного плота ловят колюшку самодельными удочками. Удовольствие, получаемое мальчишками при поимке жалкой рыбки, было столь искренним и всепоглощающим, что Александр заразился их настроением, похоронил на время свой сплин, вызванный воспоминаниями о потере, и превратился в азартного болельщика. И чуть было не наступил на зарывшуюся в жёлтый покров летучую мышь. И наступил бы, если бы она разгневанно не пискнула, не взметнула сухой лист.
     Он присел на корточки, разгрёб опавшие листья и обнаружил несусветной внешности серого зверька размером поменьше ладони с полураскрытыми перепончатыми крыльями. Мышь морщила рыльце, прижимала ушки и сипела, широко раскрыв ярко-розовую пасть, усаженную опасного вида белыми зубами. Взгляд у твари оказался вполне разумным, надо полагать, она возмущена была до глубины души, ругала неуклюжего человека последними словами и ворчала, как ведьма, которой помешали ворожить.
- Ты на меня ещё порчу наведи, - хмыкнул слегка струхнувший Александр и убрал палец подальше от острых зубов.
- Дождеш-шься! – просипела тварь, сверкая свирепыми глазками и перебирая крыльями с острыми крючками.
- Что ты вообще здесь делаешь, чудо-юдо? Среди бела дня? – поинтересовался Александр, но членораздельного ответа не получил. Мышь волновалась, злилась и скалила зубы. – В дупло тебя снести что ли, пока никто не раздавил?
- С-снес-сти! – последовал сердитый ответ.
- Кусаться вздумаешь – утоплю, - предупредил Александр и подгрёб под зверька ворох листьев.- Полетели, чудо-юдо. Он отнёс мышь к старой липе с низко расположенным дуплом и вместе с ворохом листьев осторожно, опасаясь неблагодарных укусов, поместил её туда.
- С-спас-сибочки, - донеслось из трухлявой глубины. Тон был ехидный и насмешливый.
- На здоровье, - не менее насмешливо ответил Александр. Он понятия не имел о летучих мышах, о том, что они могут быть столь неустрашимыми, и не в стае, а в одиночку. Эта злыдня по какой-то причине не могла лететь, зарылась в листья и спасалась по-тихому или ждала, когда судьба протянет ей руку помощи. И дождалась, надо сказать, и приняла помощь как должное, не теряя чувства собственного достоинства, вернее, даже чувства превосходства, дрянь такая. Помощь принимала с таким видом, будто это её судьба ниспослала Александру, а не наоборот.
     Судьба приходит к бесстрашным одиночкам, так что ли? Александра, человека, упрямо неприемлющего доброхотства ближних, прущего по жизни кружным путём – сквозь бурелом и злую крапиву, склонного рассчитывать только на себя, человека, который терпеливо и последовательно наращивал крепкую, как хитин, защитную броню вокруг слишком мягкого и чувствительного сердечка, мысль о предполагаемом нисхождении свыше, мысль, по сути, о манне небесной, чрезвычайно вдохновила. Иди своим путём и принимай как должное подарки судьбы. Чем плохо? Ничем не плохо, всем хорошо. Спасибо за науку парковой нечисти. Настроение в кои-то веки было распрекрасным.